«Государство против своего народа»

Первая часть справочного издания «Черная книга коммунизма»

 

Глава 1. Парадоксы Октября
Глава 2. «Вооруженная рука пролетарской диктатуры»
Глава 3. Красный террор
Глава 4. «Грязная война»
Глава 5. От тамбовского восстания к Великому голоду
Глава 6. От передышки к «великому перелому»
Глава 7. Насильственная коллективизация и раскулачивание
Глава 8. Великий голод

Глава 9. «Социально чуждые элементы» и циклы репрессий
Глава 10. Большой террор (1936-1938)
Глава 11. Империя лагерей
Глава 12. Обратная сторона победы
Глава 13. Апогей и кризис ГУЛАГа
Глава 14. Последний заговор
Глава 15. После Сталина.
Вместо заключения



   Глава 5. От тамбовского восстания к Великому голоду

К концу 1920 года большевистский режим выглядел триумфатором. Последняя белая армия была побеждена, казаки разбиты, отряды Махно рассеяны. Однако, если война между белыми и красными, о которой всем было известно, закончилась, война между властью и широкими слоями общества продолжалась, не ослабевая. Апогей крестьянских войн приходится на начало 1921 года, когда целым губерниям удавалось вырваться из-под власти большевиков. В Тамбовской губернии, в части губерний Поволжья (Самарской, Саратовской, Симбирской), в Западной Сибири власть большевиков держалась только в городах. Село контролировали сотни банд зеленых и даже настоящие крестьянские армии. Чуть ли не каждый день вспыхивали волнения в частях Красной Армии. Число стачек, «итальянских» забастовок*, протестных собраний рабочих росло в еще действующих промышленных центрах: в Петрограде, Москве, Иваново-Вознесенске, Туле. В конце февраля 1921 года заволновались моряки военно-морской базы Кронштадта, расположенной вблизи Петрограда. Положение становилось взрывоопасным, страна выходила из-под управления. Перед угрозой подлинного социального шторма, который мог смести режим, руководители большевиков были вынуждены пойти на попятную и принять единственное решение, способное успокоить большую и самую грозную часть недовольных – крестьянство. Крестьянам была обещана отмена системы реквизиций-продразверстки, которая отныне заменялась продналогом. В таком контексте противостояния власти и общества начали вырисовываться, начиная с марта 1921 года, черты новой экономической политики – НЭПа.

_______________

* Вид забастовки, во время которой забастовщики являются на работу, но не работают.(Прим. ред.)

До недавнего времени в исторических исследованиях особо подчеркивалась роль «переломного момента» в марте 1921 года. Однако решение о замене продразверстки продналогом, наспех принятое под угрозой социального взрыва в последний день заседаний X съезда РКП(б), не повлекло за собой ни прекращения крестьянских восстаний и рабочих забастовок, ни ослабления карательной политики Советов. Ставшие теперь доступными архивы убедительно доказывают, что гражданский мир по всей стране не воцарился в один прекрасный день весны 1921 года. Напряженность во многих районах сохранялась до лета 1922 года, а в некоторых областях и дольше. Реквизиционные команды продолжали свирепствовать на селе, рабочие забастовки по-прежнему сурово пресекались, последние социалистические активисты оставались за решеткой, «искоренение бандитского элемента» продолжалось по «всем правилам» – с массовыми расстрелами заложников и применением в непокорных деревнях отравляющих газов. В конце концов верх взял небывалый голод 1921-1922 годов, поразивший именно те районы, где сопротивление продовольственным реквизициям было особенно сильным, где крестьяне восставали просто для того, чтобы выжить. Если нанести на карту все местности, пострадавшие от голода, то мы увидим, что это как раз те районы, где в течение нескольких лет до начала голода проводились особенно опустошительные реквизиции, а также районы, отмеченные мощными крестьянскими восстаниями. Став «объективным» союзником большевиков, безотказным орудием усмирения, голод к тому же послужил для них предлогом для нанесения решающего удара по Православной Церкви и интеллигенции, пытавшимся бороться с этим бедствием.

Из всех крестьянских выступлений, начавшихся с лета 1918 года вместе с широкой кампанией реквизиций, восстание в Тамбовской губернии было самым продолжительным, самым важным и самым организованным. Расположенная в пятистах километрах на юго-восток от Москвы, Тамбовская губерния представляла собой с начала века один из бастионов партии эсеров, наследников русских народников. В 1918-1920 годах, несмотря на все репрессии, обрушившиеся на эту партию, ее сторонники были многочисленны и активны на Тамбовщине. Но помимо этого Тамбовская губерния была еще и ближайшим к Москве хлебопроизводящим районом, и с осени 1918 года более сотни продовольственных отрядов свирепствовали в этой густонаселенной местности. В 1919 году здесь разразились десятки бунтов, и все они были безжалостно подавлены. В 1920 году была резко повышена продразверстка: губерния вместо 18 миллионов пудов зерна должна была сдать 27 миллионов пудов. Но еще до этого распоряжения крестьяне, зная, что всё, что они не смогут потребить, будет реквизировано, резко сократили посевные площади1. Таким образом, выполнение продразверстки означало голодную смерть для крестьянства. 19 августа 1920 года в селе Хитрово произошел инцидент, обычный для практики продовольственных отрядов, но повлекший за собой значительные последствия. Как признавали сами местные власти, «продармейцы совершили целый ряд злоупотреблений: они грабили и разоряли все хозяйства, что встречались им на пути, реквизируя даже подушки и кухонную утварь, делили награбленное между собой и зверски избивали семидесятилетних стариков на виду у всех. Старики обвинялись в том, что их сыновья дезертировали и прячутся в окрестных лесах. <...> Также возмутило крестьян, что конфискованное зерно, погруженное на подводы для транспортировки на железнодорожную станцию, осталось тлеть под открытым небом»2.

Вспыхнув в Хитрове, крестьянское восстание стремительно распространялось. К концу августа более четырнадцати тысяч крестьян, в большинстве своем дезертиров, вооруженных ружьями, вилами и косами, изгнали или убили всех «представителей Советской власти» в трех уездах Тамбовской губернии. За несколько недель крестьянское восстание, ничем вначале не отличавшееся от других крестьянских выступлений в России и на Украине, превратилось в этом традиционном бастионе эсеров в широкое повстанческое движение, отлично организованное под руководством военачальника Александра Степановича Антонова.

Член партии социалистов-революционеров с 1906 года, политический ссыльный с 1908 года по февраль 1917 года, Антонов, как и другие левые эсеры, временно сотрудничал с большевиками, занимая должность начальника милиции в Кирсановском уезде Тамбовской губернии, на своей родине. В августе 1918 года он порвал с большевиками и возглавил один из многих дезертирских отрядов, действовавших в тамбовской «глубинке» против реквизиционных команд и нападавших на редких советских работников, рискнувших добираться до глухих деревень. Когда в августе 1920 года крестьянское восстание охватило его уезд, Антонов создал не только великолепно организованное крестьянское ополчение, но и замечательную службу разведки, сотрудники которой сумели проникнуть даже в Тамбовскую ЧК. Был создан и пропагандистский аппарат, выпускавший брошюры и листовки, обличавшие «большевистскую комиссарократию» и сплачивающие крестьян вокруг таких популярных лозунгов, как свобода торговли, прекращение реквизиций, свободные выборы и упразднение комиссаров и ЧК3.

Параллельно с этим подпольный ЦК партии эсеров создал в губернии Союз трудового крестьянства с обширной сетью местных отделений. Несмотря на сильные трения между Антоновым, по сути дела, эсеровским диссидентом, и руководством Союза, тамбовские крестьяне располагали военной организацией, разведывательной службой и политической программой, усилившей и сплотившей их, чего до сих пор не знали другие крестьянские движения, за исключением махновцев.

К октябрю 1920 года большевистская власть в Тамбовской губернии сохранялась только в губернском центре и в нескольких других городах. Дезертиры тысячами вливались в армию Антонова, которая достигала пятидесяти тысяч бойцов. 19 октября, осознав всю серьезность ситуации, Ленин пишет командующему ВОХР В. Корневу и Дзержинскому: «Скорейшая (и примерная) ликвидация** безусловно необходима. Прошу сообщить мне, какие меры принимаются. Необходимо проявить больше энергии и дать больше сил»4.

_______________

** Тамбовского восстания. (Прим. ред.)

Энергию проявили, силы дали. К началу ноября большевики имели на Тамбовщине едва 5000 штыков из состава ВОХР, но сразу же после разгрома в Крыму Врангеля численный состав войск ВЧК, отправляемых в Тамбовскую губернию, непрерывно увеличивался, достигнув вскоре 100 000 человек, включая части Красной Армии, правда, немногочисленные, так как на них не очень надеялись при подавлении народных восстаний.

К началу 1921 года крестьянские волнения охватили новые районы – не только всю Нижнюю Волгу (Самарскую, Саратовскую и Астраханскую губернии), но и Западную Сибирь. Положение становилось взрывоопасным, голод грозил этим богатым, но безжалостно обобранным в предыдущие годы краям. Из Самарской губернии командующий Волжским военным округом доносил 12 февраля 1921 года: «Многотысячные толпы голодных крестьян осаждают склады, где хранится реквизированное для армии и городов зерно. Дело дошло до попыток захвата, и войска были вынуждены стрелять в разъяренную толпу». Руководство саратовских большевиков телеграфировало в Москву: «Бандитские выступления охватили всю губернию. Все запасы зерна – три миллиона пудов – на государственных складах захвачены крестьянами. Они отлично вооружены, благодаря дезертирам, доставившим им оружие. Надежные части Красной Армии рассеяны».

И в то же самое время за тысячу километров на восток обозначился новый очаг крестьянских волнений. Выкачав все, что можно, из сельских районов южной России и Украины, большевики обратили свой взор осенью 1920 года на Западную Сибирь, где продразверстка была произвольно определена в соответствии с... экспортом зерна из края в 1913 году! Но как можно сравнивать урожай, выращенный в расчете получить за него полновесный золотой рубль, с тем, который крестьянину предстоит отдать под угрозой расправы? Как и повсюду, сибирские крестьяне поднялись на защиту плодов своего труда и ради собственного выживания. В январе-марте 1921 года большевики утратили контроль над губерниями Тобольской, Омской, Оренбургской, Екатеринбургской – то есть территорией, превосходящей по размерам Францию. Транссибирская магистраль, единственная железная дорога, связывающая европейскую часть России с Сибирью, оказалась перерезанной. 21 февраля Народная крестьянская армия овладела Тобольском и удерживала этот город до 30 марта5.

На другом конце страны, в столицах, ситуация к началу 1921 года тоже оказалась на грани взрыва. Промышленность почти остановилась; поезда не ходили; из-за нехватки топлива большинство заводов и фабрик или закрывались, или работали еле-еле; снабжение городов больше не удавалось обеспечить. Рабочие либо оказались на улице, либо рассеялись по деревням в поисках продуктов питания, либо вели жаркие дискуссии в холодных, неработающих цехах; каждый тащил с производства все, что было можно, в надежде обменять «мануфактуру» на какую-нибудь еду.

«Недовольство повсеместное. В рабочей среде ходят слухи о свержении коммунистической] власти. Люди голодают и не работают. Ожидаются крупномасштабные забастовки. Замечены брожения среди частей Московского гарнизона, которые могут в любое время выйти из-под контроля. Необходимы предохранительные меры»6.

Распоряжением правительства от 21 января со следующего дня были сокращены на треть хлебные рационы в Москве, Петрограде, Иваново-Вознесенске и Кронштадте. Эта мера, предпринятая в тот момент, когда власть не могла сослаться на контрреволюционную угрозу и воззвать к классовому патриотизму трудящихся масс (последние белые войска были уже изгнаны из России), оказалась спичкой, брошенной в пороховой погреб. С конца января до середины марта забастовки, митинги протеста, голодные марши, манифестации, захваты заводов и фабрик рабочими происходили ежедневно. Своего апогея они достигли в конце февраля – начале марта в обеих столицах. 22, 23, 24 февраля в Москве происходили стычки отрядов ЧК с рабочими, пытавшимися вывести войска из казарм и начать брататься с ними. Несколько рабочих были убиты, а сотни арестованы7.

В Петрограде волнения приняли новый размах 22 февраля, когда рабочие крупнейших предприятий провели, как в марте 1918 года, выборы в Собрание рабочих уполномоченных – учреждение с достаточно яркой меньшевистско-эсеровской окраской. В своем первом воззвании «уполномоченные» призывали к упразднению большевистской диктатуры, требовали свободных выборов в Советы, свободы слова, собраний, печати и освобождения всех политических заключенных. Для достижения этих целей Собрание призвало к всеобщей забастовке. Многие воинские части провели митинги, на которых были приняты резолюции в поддержку требований рабочих. Армейское командование не смогло помешать этому. 24 февраля войска ЧК открыли огонь по рабочей демонстрации, убив двенадцать ее участников. В тот же день было арестовано около тысячи рабочих и социалистических активистов8. Тем не менее демонстрации нарастали, сотни красноармейцев покидали свои части, чтобы присоединиться к рабочим. Через четыре года после Февральской революции, покончившей с царским режимом, повторился тот же сценарий: братание рабочих демонстрантов и вышедших из повиновения солдат. В 9 часов вечера 26 февраля глава петроградских большевиков Зиновьев отправил Ленину паническую телеграмму: «Рабочие вступили в контакт с солдатами в казармах. <...> Мы ждем подкрепления войсками, затребованными из Новгорода. Если надежные части не прибудут в ближайшие часы, мы будем опрокинуты».

На третий день после этой телеграммы произошло событие, которого большевистские главари опасались больше всего: мятеж моряков двух линейных кораблей, стоявших на якоре в Кронштадте, в двух десятках километров от Петрограда. 28 февраля в 23 часа Зиновьев адресует Ленину новую телеграмму: «<В> Кронштадте два самых больших корабля – Севастополь, Петропавловск – приняли эсеровски черносотенные резолюции, предъявив ультиматум 24 часа. Среди рабочих Питера положение по-прежнему очень неустойчивое. Крупные заводы не работают. Предполагаем со стороны эсеров решение форсировать события»9.

Требования, квалифицированные Зиновьевым как «эсеровски-черносотенные», были такими же, какие могло предъявить подавляющее большинство граждан страны после трех лет большевистской диктатуры: перевыборы Советов путем тайного голосования и широкого обсуждения кандидатур; свобода слова и печати, однако с уточнением – «для рабочих и крестьян, анархистов и левых социалистических партий»; уравнивание пайков для всех трудящихся, за исключением вредных цехов; освобождение всех членов социалистических партий, всех рабочих, крестьян, красноармейцев и матросов, арестованных в связи с рабочими и крестьянскими движениями; создание комиссии для пересмотра дел заключенных в тюрьмах и концлагерях; отмена реквизиций; упразднение особых частей ЧК; «дать полное право крестьянам над всею землею так, как им желательно, а также иметь скот, который содержать должен и управляться своими силами, т.е. не пользуясь наемным трудом»10.

Ситуация в Кронштадте развивалась стремительно. 1 марта там на Якорной площади состоялся огромный митинг, который собрал свыше 15 000 человек, четвертую часть всего гражданского и военного населения военно-морской базы. Прибывший в Кронштадт в попытке спасти положение председатель ВЦИК Михаил Калинин был изгнан с трибуны под улюлюканье и свист толпы. На следующий день мятежники, к которым присоединилась почти половина из двух тысяч большевиков Кронштадта, создали Временный Революционный комитет, который сразу же попытался установить связь с рабочими и красноармейцами Петрограда.

Ежедневные донесения ЧК о положении в Петрограде в первые дни марта 1921 года свидетельствуют о растущей народной поддержке восставших Кронштадта: «Кронштадтский Ревком со дня на день ожидает всеобщего восстания в Питере. Установлена связь между мятежниками и многими заводами <...>. Сегодня, на общезаводском собрании «Арсенала», рабочие приняли резолюцию, призывающую к восстанию.

Делегация, состоящая из трех чел[овек] – анархист, меньшевик, соц[иа-лист]-рев[олюционер], – была избрана для поддержания связи с Кронштадтом»11.

7 марта Петроградская ЧК получила приказ «предпринять решительные действия на заводах». В двадцать четыре часа было произведено более двух тысяч арестов среди рабочих, членов социалистических партий и анархистских групп, а также сочувствующих им. В отличие от восставших, у рабочих не было оружия, чтобы оказать сопротивление отрядам ЧК. Чтобы покончить с оплотом восстания, большевики тщательно готовили штурм Кронштадта. Подавление восстания было поручено красному генералу Тухачевскому. Для стрельбы по народу этот герой недавней Польской кампании (1920 г.) привлек юных рекрутов из военного училища, «красных курсантов», не имевших опыта революционной борьбы, и специальные войска ВЧК. Операции начались 8 марта, и на десятый день Кронштадт был взят ценой тысяч убитых с обеих сторон. Расправа с восставшими была безжалостной. Тысячи взятых в плен матросов были расстреляны в первые дни после разгрома восстания. Недавно опубликованные документы сообщают о 2103 приговоренных к смерти и 6459 отправленных в тюрьмы и концентрационные лагеря только за апрель – июнь 1921 года12. Перед самым падением Кронштадта около восьми тысяч человек успели спастись, уйдя по замерзшему заливу в Финляндию. Они были интернированы в транзитные лагеря в Териоки, Выборге и Ино. Обманутые обещанной амнистией, многие из них возвратились в 1922 году в Россию, где тотчас же были арестованы и отправлены в лагеря на Соловецкие острова и в Холмогоры, вблизи Архангельска, один из самых страшных концентрационных лагерей13. Согласно сведениям из анархистских кругов, из пяти тысяч узников Кронштадта, отправленных в этот лагерь, к весне 1922 года в живых оставалось не больше полутора тысяч14.

Расположенный на берегу могучей Северной Двины, лагерь в Холмогорах приобрел мрачную славу благодаря способу избавления от заключенных. Несчастных погружали на баржу и там, связав руки, сбрасывали с камнем на шее в реку. Придумал эти массовые утопления один из видных чекистов Михаил Кедров в июне 1920 года. Согласно многим собранным свидетельствам, таким путем было покончено со многими кронштадтцами, казаками и крестьянами Тамбовской губернии, присланными в Холмогоры в 1922 году. В том же году Особая эвакуационная комиссия депортировала в Сибирь 2514 жителей Кронштадта только за то, что они оставались в крепости во время восстания!15

Покончив с восстанием в Кронштадте, власть направила свои усилия на преследование активистов социалистических партий, на борьбу против забастовок, на разгром Церкви и на подавление крестьянских восстаний, которые все еще продолжались, несмотря на провозглашенную отмену реквизиций.

Еще 28 февраля 1921 года Дзержинский приказал всем губернским ЧК: «1) Немедленно арестовать всю анархиствующую, меньшевистскую и эсеровскую интеллигенцию, прежде всего тех, кто работает в комиссариатах сельского хозяйства и продовольствия; 2) После этого арестовать всех анархистов и меньшевиков, работающих на заводах и фабриках, способных призывать рабочих к стачкам или манифестациям»16.

Введение НЭПа вовсе не означало ослабления карательной политики, наоборот, начиная с марта 1921 года оно сопровождалось усилением репрессий в отношении умеренных социалистов. Это усиление было продиктовано не опасениями, что меньшевики и эсеры станут в оппозицию к новой экономической политике, а тем фактом, что именно они призывали именно к подобным мерам, и жизнь подтверждала правильность их анализа. Раздосадованный Ленин высказался в апреле 1921 года вполне определенно: «Единственное место для меньшевиков и эсеров, что бы они ни провозглашали и как бы ни маскировались, – это тюрьма».

Несколькими месяцами позже, сочтя, что социалисты всё еще слишком «суетятся», он писал: «Если меньшевики и эсеры еще раз высунут свой нос – расстреливать их безжалостно!» С марта по июнь 1921 года было арестовано еще две тысячи членов умеренных социалистических партий и сочувствующих им. Все члены Центрального Комитета РСДРП (партии меньшевиков) снова оказались в тюрьмах; протестуя против уготованной им ссылки в Сибирь, они объявили в январе 1922 года голодовку; двенадцать ее руководителей, в их числе Дан и Николаевский, были высланы за границу и в феврале 1922 года обосновались в Берлине.

Одним из приоритетных вопросов, вставших перед режимом весной 1921 года, был вопрос о росте промышленной продукции, объем которой упал до 10% от уровня лета 1913 года. Далекие от мысли ослабить давление на рабочих, большевики продолжали и даже усилили милитаризацию труда, начавшуюся в предыдущий период. Политика, проводившаяся после введения НЭПа в Донбассе, крупнейшем горнодобывающем и металлургическом районе (80% угля и стали страны), представляется, на взгляд многих исследователей, показательной для диктаторских методов, применявшихся большевиками, «чтобы заставить рабочих работать». В конце 1920 года один из соратников Троцкого Григорий Пятаков был назначен председателем Центрального правления каменноугольной промышленности Донбасса. За один год путем жесточайшей эксплуатации ста двадцати тысяч шахтеров, основанной на все той же милитаризации труда, Пятаков увеличил добычу угля в пять раз. Была установлена строжайшая дисциплина: любое отсутствие на работе приравнивалось к «акту саботажа» и наказывалось заключением в лагерь и даже смертной казнью – 18 шахтеров были расстреляны в 1921 году за «злостный паразитизм». Продолжительность рабочей недели была увеличена за счет труда по воскресеньям, широкое распространение получила практика «шантажа продовольственными карточками» в целях увеличения производительности труда. Все эти меры предпринимались в то время, когда рабочие в качестве зарплаты получали паек, составлявший от одной трети до половины необходимого для выживания рациона, когда им приходилось в конце рабочего дня отдавать свою единственную шахтерскую обувь товарищам из следующей смены. Само Правление каменноугольной промышленности среди причин многочисленных неявок на работу, помимо болезней, называло «хронический голод», а также «почти полное отсутствие рабочей одежды и обуви». Чтобы уменьшить количество едоков в условиях надвигающегося голода, Пятаков 24 июня 1921 года распорядился выселить из шахтерских городов и поселков всех лиц, не занятых работой на шахтах, избавившись таким образом от «мертвого груза». Продовольственные карточки у членов шахтерских семей были аннулированы. Было проведено строгое рационирование в зависимости от производства, на котором занят работник, вводилась примитивная форма сдельной оплаты17.

Все эти меры шли вразрез с идеями равенства и «гарантированного снабжения», которыми все еще баюкали себя многие, поверившие в пролетарскую мифологию большевизма. На деле все это предвещало комплекс антирабочих мер 30-х годов (заключение в тюрьму за опоздание на работу, запрет на увольнение и т.д.). Рабочий класс превращался в рабсилу, которую надо было эксплуатировать самым эффективным способом, обходя законодательство о труде и используя профсоюзы прежде всего в качестве палки погонщика. Милитаризация труда представлялась самой подходящей формой для управления этой рабочей силой – строптивой, голодной и малопродуктивной. Но трудно удержаться от вопроса: чем отличалась эта форма эксплуатации свободного труда от принудительных работ в карательных системах, расцветших в 30-е годы? Как и другие эпизоды этих лет, то, что происходило в Донбасс в 1921 году несло в себе черты будущего сталинизма.

Среди других вопросов, имевших для режима приоритетное значение весной 1921 года, надо назвать наведение порядка в регионах, где действовали банды дезертиров и крестьянские отряды. 27 апреля 1921 года Политбюро назначило героя Кронштадта Тухачевского ответственным «за операции по ликвидации банд Антонова в Тамбовской губернии». Встав во главе почти стотысячной армии, в которую вошли многочисленные специальные части ВЧК с тяжелой артиллерией и авиацией, Тухачевский покончил с отрядами Антонова, проводя жесточайшие карательные акции. Командующий войсками Тамбовской губернии Тухачевский и председатель Полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко установили в Тамбовской губернии подлинный оккупационный режим, применяя такие меры, как массовые взятия заложников, смертные казни, заключение в наспех оборудованные концлагеря, атаки отравляющими боевыми веществами и депортации целых деревень, заподозренных в помощи «бандитам»18.

Чтобы показать, какими методами проводилось «умиротворение» Тамбовской губернии, приведем выдержки из приказа № 171 от 11 июня 1921 года, подписанного Антоновым-Овсеенко и Тухачевским:

«1. Граждан, отказывающихся называть свое имя, расстреливать на месте, без суда.

2. Селениям, в которых скрывается оружие, властью уполиткомиссии или райполиткомиссии объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия.

3. В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

4. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается без суда.

5. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.

6. В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать.

7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно»19.

На следующий день после объявления этого приказа командующий Тухачевский приказал применить газы против повстанцев. «Остатки разбитых банд и отдельные бандиты продолжают собираться в лесах. <...> Леса, в которых укрываются бандиты, должны быть очищены с помощью удушающих газов. Все должно быть рассчитано так, чтобы газовая завеса, проникая в лес, уничтожала там все живое. Начальник артиллерии и специалисты, компетентные в такого рода операциях, должны обеспечить достаточное количество газов». Приказ № 171 был отменен 19 июля в связи с резким противодействием многих большевистских руководителей такой форме «искоренения»20.

К июлю 1921 года военные власти и органы ЧК уже приготовили семь концентрационных лагерей, где, согласно пока еще не полным данным, было размещено по меньшей мере 50 000 человек, главным образом стариков, женщин и детей, «заложников» и членов семей крестьян-дезертиров. Обстановка в этих лагерях была ужасающей: там свирепствовали тиф и холера, и полуодетые узники страдали от всех возможных бед. Летом 1921 года дал о себе знать голод. Смертность к осени поднялась до 15-20% в месяц! К 1 сентября 1921 года осталось некоторое количество разрозненных банд, в которых едва можно было насчитать до тысячи вооруженных людей. Напомним, что в феврале число повстанцев доходило до 40 тысяч. С крестьянской армией Антонова было покончено***. Начиная с ноября 1921 года многие тысячи заключенных из числа наиболее работоспособных вывозились из «усмиренных» деревень и сел в концентрационные лагеря на север России, в Архангельск и Холмогоры21.

_______________

*** Сам Антонов погиб летом 1922 года, попав вместе с несколькими оставшимися верными ему людьми в чекистскую засаду. (Прим. ред.)

Судя по ежедневным сводкам ЧК большевистскому руководству, «наведение революционного порядка» на селе продолжалось во многих регионах – на Украине, в Западной Сибири, губерниях Поволжья, на Кавказе – по крайней мере, до второй половины 1922 года. Навыки, полученные в предшествующие годы, сохранились, и, хотя продразверстка и связанные с ней реквизиции были официально отменены в марте 1921 года, заменивший их продналог нередко взимался с прежней свирепостью. Нормы налога, взвинченные в связи с тяжелым положением в сельском хозяйстве в 1921 году, поддерживали постоянное напряжение в деревнях, где у многих крестьян еще сохранялось оружие.

Передавая свои впечатления о поездке в Тульскую, Орловскую и Воронежскую губернии в мае 1921 года, заместитель наркома сельского хозяйства Николай Осинский писал об убеждении местных функционеров в том, что к осени реквизиции возобновятся. Местные власти «смотрят на крестьян как на прирожденных саботажников»22.

Из доклада председателя полномочной «пятерки» о карательных мерах против бандитов Тамбовской области. 10.7.1921

«Операции по очистке селений Курдюковской волости начались 27-го июня с деревни Осиновки, являвшейся ранее частым местом пребывания банд. Настроение крестьян к прибывшим для операции отрядам – недоверчиво выжидательное: банды не выдавали, на все задаваемые вопросы отвечали незнанием.

Было взято 40 заложников, селение объявлено на осадном положении, изданы приказы, устанавливающие 2-часовоо срок для выдачи бандитов и оружия с предупреждением – за невыполнение будут расстреляны заложники. На общем собрании крестьяне заметно стали колебаться, но не решались принять активное участие в оказании помощи по изъятию бандитов. По-видимому, они мало верили в то, что приказы о расстреле будут приводиться в исполнение. По истечении установленного срока был расстрелян 21 заложник в присутствии схода крестьян. Публичный расстрел, обставленный со всеми формальностями, в присутствии всех членов «пятерки», уполномоченных, комсостава частей и пр., произвел потрясающее впечатление на крестьян <...>.

Что касается д[еревни] Кареевки, где ввиду удобного территориального положения было удобное место для постоянного пребывания бандитов <...>, «пятеркой» было решено уничтожить данное селение, выселив поголовно все население и конфисковав их имущество, за исключением семей красноармейцев, которые были переселены в село Курдюки и размещены в избах, изъятых у бандитских семей. Строго после изъятия ценных материалов — оконных рам, сеялок, срубов, и др. – деревня была зажжена <...>.

3 июля приступили к операции в с. Богословка. Редко где приходилось видеть столь замкнутое и сорганизованное крестьянство. При беседе с крестьянами от малого до старика, убеленного сединами, все как один по вопросу о бандитах отговаривались полным незнанием и даже с вопрошающим удивлением отвечали: «У нас нет бандитов»; «Когда-то проезжали мимо, но даже хорошо не знаем, были ли то бандиты или кто другой, мы живем мирно, никого не беспокоим и никого не знаем».

Были повторены те же приемы, какие и в Осиновке, взяты заложники в количестве 58 человек. 4 июля была расстреляна первая партия в 21 человек, 5 июля – в 15 человек, изъято 60 семей бандитских – до 200 человек. В конечном результате перелом был достигнут, крестьянство бросилось ловить бандитов и отыскивать скрытое оружие<...>.

Окончательная чистка упомянутых сел и деревень была закончена 6 июля, результаты каковой сказались не только на районе двух волостей, прилегающих к ним; явка бандитского элемента продолжается.

Председатель полномочной «пятерки»

Усконин»23.

 Чтобы улучшить сбор налога в Сибири, регионе, который должен был поставить большую часть сельскохозяйственных продуктов в момент, когда приволжские губернии были поражены голодом, Феликс Дзержинский в декабре 1921 года был командирован в Сибирь как чрезвычайный уполномоченный. Он ввел в дело «летучие революционные трибуналы», разъезжавшие по селам и приговаривавшие тут же, на месте, крестьян, не сдавших продналог, к тюрьме или лагерю24. Как и реквизиционные отряды, эти трибуналы при поддержке «налоговых отрядов» допускали столько злоупотреблений, что сам председатель Верховного трибунала Николай Крыленко вынужден был направить специальную комиссию для расследования действия этих органов, опиравшихся на авторитет шефа ВЧК. Из Омска один из инспекторов комиссии доносил 14 февраля 1922 года: «Злоупотребления реквизиционных отрядов достигли невообразимого уровня. Практикуется систематически содержание арестованных крестьян в неотапливаемых амбарах, применяются порки, угрозы расстрелом. Не сдавших полностью налог гонят связанными и босиком по главной улице деревни и затем запирают в холодный амбар. Избивают женщин вплоть до потери ими сознания, опускают их нагишом в выдолбленные в снегу ямы...»

Напряжение во всех губерниях не ослабевало. Вот выдержки из сводки политической полиции за октябрь 1922 года, через полтора года после начала НЭПа:

  «В Псковской губернии на продналог пойдет более 2/3 урожая. Четыре уезда восстали. <...> В Новгородской губернии сбора продналога не выполним, несмотря на 25-процентное понижение ставок, из-за неурожая. В Рязанской и Тверской губерниях выполнение 100% продналога обрекает крестьян на голод. <...> В городе Новониколаевске Томской губернии развивается голод, и крестьяне для своего пропитания заготовляют на зиму траву и корни. <...> Но все эти факты бледнеют рядом с сообщениями из Киевской губернии о массовых самоубийствах крестьян вследствие непосильности продналоговых ставок и конфискации оружия. Голод, постигший ряд районов, убивает в крестьянах всякие надежды на будущее»25.

И все же осенью 1922 года случилось худшее. После двухлетнего голода выжившие ссыпали в закрома урожай, который позволил бы им пережить зиму, при условии, что нормы продналога будут уменьшены. «В этом году урожай зерновых обещает быть ниже среднего уровня десяти последних лет», – такими словами 2 июля 1921 года в газете «Правда» в первый раз на последней полосе, в коротенькой заметке, было упомянуто об обострении «проблемы продовольствия» на «фронте земледелия». Десятью днями позже в обращении Президиума ВЦИК от 12 июля «Ко всем гражданам РСФСР», подписанном председателем ВЦИК Михаилом Калининым, признавалось, что «во многих районах засуха этого года уничтожила посевы». Следом Центральный Комитет РКП(б) принял обращение Задачи партии в борьбе с голодам, появившееся в «Правде» 21 июля. «Бедствие, – объяснялось в обращении, – является результатом не только засухи этого года. Оно подготовлено и обусловлено прошлой историей, отсталостью нашего сельского хозяйства, неорганизованностью, низким уровнем сельскохозяйственных знаний, низкой техникой, отсталыми формами севооборота. Оно усилено результатами войны и блокады, не прекращающейся борьбой против нас помещиков, капиталистов и их слуг; оно и сейчас усугубляется выполнителями воли организаций, враждебных Советской России и всему ее трудящемуся населению»26.

В долгом перечислении причин этого бедствия, которое еще не осмеливались назвать его подлинным именем, был пропущен самый важный фактор: политика реквизиций и грабежей, которую годами проводили в отношении и так уже ослабленного сельского хозяйства. Руководители затронутых голодом губерний, собранные в Москве в июне 1921 года, в один голос обвиняли правительство и всесильный Наркомат продовольствия в провоцировании голода. Представитель Самарской губернии, некто Вавилин, заявил, что губернский комитет по продовольствию с самого начала продразверстки давал дутые цифры при оценке урожая.

Несмотря на скудный урожай 1920 года, тогда реквизировано было десять миллионов пудов зерна. Взяли все резервы, даже семенной фонд будущего урожая. В январе 1921 года многим крестьянам было нечем кормиться. С февраля начала расти смертность. В течение двух-трех месяцев в Самарской губернии не прекращались крестьянские волнения. «Сегодня, – объяснял собравшимся тот же Вавилин, – больше не идет речь о восстаниях. Мы столкнулись с совершенно новым явлением: тысячные толпы голодных людей осаждают исполкомы Советов или комитеты партии. Молча, целыми днями, стоят и лежат они у дверей словно в ожидании чудесного появления кормежки. И нельзя разгонять эту толпу, где каждый день умирают десятки человек <...> Уже сейчас в Самарской губернии более 900 тысяч голодающих. <...> Нет бунтов, а есть более сложные явления: тысячные голодные толпы осаждают уездисполком и терпеливо ждут. Никакие уговоры не действуют, многие тут же от истощения умирают»27.

Из донесений ЧК и военного командования можно заключить, что первые признаки голода появились во многих регионах уже в 1919 году. В течение всего 1920 года ситуация неуклонно ухудшалась. В своих секретных сводках, прекрасно осведомленные об истинном положении дел органы ЧК, Наркомата земледелия, Наркомата продовольствия вели с лета 1920 года счет «голодным» уездам и губерниям. В одной из таких сводок, в январе 1921 года, среди причин голода в Тамбовской губернии назван «разгул» реквизиций 1920 года. Для простых людей было очевидно (и об этом свидетельствуют чекистские донесения о настроениях в обществе), что «советская власть хочет голодом сломать тех крестьян, кто ей противится». Прекрасно осведомленное о неизбежных последствиях своей политики реквизиций, правительство тем не менее не принимало никаких мер. Даже тогда, когда голод охватил уже немалое количество губерний, Ленин и Молотов в телеграмме, отправленной партийным руководителям на местах 30 июля 1921 года, требовали неуклонного взимания продналога, рекомендуя применять для этого «всю карательную власть государственного аппарата»28.

Интеллигенция, осознавая позицию правительства, намеренного любой ценой продолжать свою политику давления на деревню, и представляя себе размах продовольственной катастрофы, решила мобилизовать свои силы. В июне 1921 года группа агрономов, экономистов, университетских преподавателей, общественных деятелей разных направлений объявила о создании Всероссийского общественного комитета борьбы с голодом. Среди первых членов этого комитета фигурировали видные экономисты Кондратьев и бывший министр продовольствия Временного правительства Прокопович, близкая к Максиму Горькому известная общественная деятельница и журналистка Кускова, академики, писатели, врачи. Благодаря содействию Горького, пользовавшегося влиянием в большевистских кругах, делегация комитета была принята Львом Каменевым в середине июля 1921 года (Ленин отказался встретиться с делегацией). После этой встречи Ленин, всегда настороженно относившийся к излишней «сентиментальности» некоторых большевистских руководителей, послал записку своим коллегам по Политбюро: «Строго обезвредить Кускову. <...> От Кусковой возьмем имя, подпись, пару вагонов от тех, кто ей (и эдаким) сочувствует. Больше ни-че-го»29.

В конце концов члены Комитета смогли убедить большевистское руководство в своей полезности. Представители русской науки, культуры, литературы, известные на Западе, они в большинстве своем принимали активное участие в организации помощи голодающим еще в 1891 году. Помимо этого, у них были многочисленные связи с зарубежным интеллектуальным миром, они пользовались доверием и могли служить надежным гарантом правильного распределения возможной международной помощи. Они были готовы исполнить свой долг, но настаивали на том, чтобы Комитету был придан официальный статус.

21 июля 1921 года после трех дней дебатов в Политбюро большевистское правительство приняло декрет об организации Комитета. Он получил официальное название Всероссийский комитет помощи голодающим и должен был действовать под эгидой Красного Креста. Комитет имел право добывать в России и за границей продовольствие, фураж, медикаменты, распределять помощь среди нуждающегося населения, пользоваться транспортными средствами для доставки этих продуктов, организовывать бесплатное питание, учреждать местные комитеты и отделения, «беспрепятственно сноситься с заграничными организациями и фондами» и даже «участвовать в обсуждении мер, предпринимаемых центральными и местными властями, относящихся, по мнению комитета, к вопросу борьбы с голодом»30. Ни в один из моментов советской истории никакая общественная организация не наделялась подобными правами. Можно сказать, что государство поступилось своими принципами, но эта мера была вполне адекватна тому кризисному положению, в котором находилась страна спустя четыре месяца после официального объявления НЭПа, делавшего лишь первые шаги.

Комитет обратился к главе Православной Церкви патриарху Тихону, который сразу же создал Всероссийский церковный комитет помощи голодающим. 7 июля 1921 года во всех российских храмах читали пастырское послание патриарха: «Падаль стала пищей голодающих, и даже эту пищу трудно найти. Плач и стенания доносятся со всех сторон. Уже доходят и до каннибализма... Протяните руку помощи вашим братьям и сестрам! С согласия верующих вы можете жертвовать на нужды голодающих церковные драгоценности и предметы, не имеющие богослужебного употребления, кольца, цепи, браслеты, оклады икон и т.д.»

Получив поддержку Церкви, Всероссийский комитет помощи голодающим вступил в контакты с различными международными организациями, такими, как Красный Крест, Квакеры, Американская ассоциация помощи (ARA), которые откликнулись на просьбы о помощи. Тем не менее сотрудничество между властями и Комитетом длилось чуть больше месяца: 27 августа 1921 года Комитет был распущен. За шесть дней до этого правительство подписало соглашение с представителем Американской ассоциации помощи, возглавляемой Эдгаром Гувером. Теперь, когда в Россию пошли первые грузы ARA, Комитет сыграл свою роль: «имя и подпись» Кусковой послужили большевикам. И хватит.

«Предлагаю сегодня же, - писал Ленин в записке, - в пятницу 26.8, распустить «Кукиш»****. <...> Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи <...> и продержать месяца три. <...> Остальных членов «Кукиша» тотчас же, сегодня же, выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах, по возможности без железных дорог, под надзор. <...> Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого правительственного сообщения: Распущен за нежелание работать. Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать «Кукишей». Баричи, белогвардейцы, хотели прокатиться за границу, не хотели ехать на места. Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев»31.

_______________

**** Так цинично Ленин называл Всероссийский комитет помощи голодающим. (Прим. ред.)

Буквально следуя этой инструкции, пресса накинулась на шесть десятков известных представителей интеллигенции, входивших в Комитет. Заголовки статей показывают, каков был характер этой травли: «Не играйте с голодом!» («Правда», 30 августа); «Они спекулируют на голоде!» («Коммунистический труд», 31 августа); «Комитет помощи... контрреволюции» («Известия», 30 августа). В беседе с одним из тех, кто высказывался в защиту арестованных и сосланных членов Комитета, заместитель Дзержинского, Уншлихт, заявил без обиняков: «Вы говорите, что Комитет не сделал ни одного нелояльного шага. Это – верно. Но он являлся центром притяжения для русского общества. Это мы не можем допустить. Знаете, когда нераспустившуюся вербу опустят в стакан с водой, она начинает быстро распускаться. Так же быстро начал обрастать старой общественностью и «Комитет». <...> Вербу надо было выбросить из воды и растоптать»32.

Вместо Комитета правительство создало Комиссию помощи голодающим (известную как Помгол), громоздкую бюрократическую организацию, составленную из функционеров различных народных комиссариатов, весьма неэффективную и коррумпированную. При самом сильном голоде летом 1922 года, который охватил чуть ли не 30 миллионов человек, Комиссия оказывала, и довольно нерегулярно, продовольственную помощь лишь 3 миллионам лиц. Что же касается АRА, Квакеров, Красного Креста, они обеспечивали питанием около 11 миллионов в день. Несмотря на такую международную помощь, голод 1921-1922 годов унес по меньшей мере 5 миллионов жизней, при том что голодало в общей сложности 29 миллионов человек33. Последний страшный голод в дореволюционной России, обрушившийся на страну в 1891 году и охвативший примерно те же регионы (Среднюю и Нижнюю Волгу и часть Казахстана), унес с собой от 400 до 500 тысяч человек. Но тогда государство и общество соревновались между собой в оказании помощи голодающим. Юный помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов жил в начале девяностых годов в Самаре, центре наиболее пострадавшей в 1891 году от голода губернии. Он оказался единственным представителем местной интеллигенции, не только не принявшим никакого участия в организации помощи голодающим, но и категорически возражавшим против такой помощи. Как вспоминал один из его друзей, «Владимир Ильич имел мужество открыто заявить, что последствия голода – нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, – явление прогрессивное. <...> Голод, разрушая крестьянское хозяйство, двигает нас к нашей конечной цели, к социализму через капитализм. Голод одновременно разбивает веру не только в царя, но и в Бога»34.

Через тридцать лет юный помощник присяжного поверенного, став главой большевистского государства, повторил ту же мысль: голод может и должен послужить делу нанесения «смертельного удара в голову врага». Этим врагом являлась Церковь. «Электричество заменит бога. Дайте крестьянину возможность молиться электричеству, и он поверит в могущество властей более, чем в могущество бога», – говорил Ленин в 1918 году во время дискуссии с Леонидом Красиным об электрификации России. С самого прихода большевиков к власти отношения между ними и Православной Церковью постоянно ухудшались. 23 января 1918 года в официальном правительственном органе «Газете рабочего и крестьянского правительства» появился Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви, провозглашавший свободу совести и культов, а также объявлявший о предстоящей национализации церковного имущества. Против этого посягательства на Православную Церковь резко протестовал патриарх Тихон в четырех посланиях к верующим. Большевики учащали провокации, подвергая «экспертизе» православные реликвии – мощи святых, организовывая в дни церковных праздников «антирелигиозные карнавалы», требуя превращения Троице-Сергиевой Лавры, где хранились мощи святого Сергия Радонежского, в музей атеизма. В атмосфере, когда многие архиереи и священники были арестованы за противодействие этим провокациям, большевики по инициативе Ленина использовали голод как предлог для нанесения решающего удара по Церкви.

26 февраля 1922 года в «Известиях» было опубликовано постановление ВЦИК, в котором предлагалось «местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ <...> все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы культа, и передать в органы Наркомфина, со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим». Операции по изъятию ценностей начались в первые дни марта и сопровождались повсюду многочисленными столкновениями между членами комиссий по изъятию и верующими. Самый крупный из таких инцидентов произошел 15 марта 1922 года в Шуе, маленьком промышленном городе вблизи Иваново-Вознесенска, где войска открыли огонь по толпе, убив двенадцать человек. Ленин сейчас же воспользовался этим убийством, чтобы усилить антирелигиозную кампанию.

В строго секретном письме («просьба ни в коем случае копий не снимать») от 19 марта, адресованном членам Политбюро, он с обычным для него цинизмом объясняет, каким образом голод может помочь нанести «смертельный удар врагу»:

«По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим планом в данном направлении <...>.

Если сопоставить то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании патриарха Тихона, то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент <...>.

Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна, наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы имеем 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства <...>.

Мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство, в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно немыслимы <...>.

А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализирование этих масс <...>.

Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий.

Самую кампанию проведения этого плана представляю себе следующим образом:

Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, – никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий <...>.

В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК (лучше одного, чем нескольких), причем дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал, как можно больше – не меньше, чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии – по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро. На основании этого доклада Политбюро дает детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров <...>.  

Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше: надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать <...>»35.

Как свидетельствуют еженедельные сводки политической полиции, кампания по изъятию церковных ценностей, достигшая своего апогея в марте, апреле и мае 1922 года, вызвала 1414 зарегистрированных инцидентов и привела к аресту многих тысяч священников, монахов и монахинь. Церковные источники приводят другие данные: 2 691 священник, 1962 монаха, 3447 монахинь были убиты в 1922 году36. Правительство организовало многочисленные судебные процессы над служителями Церкви в Москве, Иваново-Вознесенске, Шуе, Смоленске, Петрограде. С 22 марта, через неделю после событий в Шуе, Политбюро наметило, согласно указаниям Ленина, ряд мер: «Синод и патриарха арестовать не сейчас, но через две-три недели. Обнародовать обстоятельства событий в Шуе. Провести через неделю судебный процесс над священниками и мирянами Шуи. Зачинщиков приговорить к расстрелу»37. В записке Политбюро Дзержинский указывал: «Патриарх и его банда <...> открыто противодействуют изъятию церковного имущества. <...> Сейчас уже более чем достаточно оснований для ареста Тихона и наиболее реакционных членов Синода. ГПУ полагает что: 1) арест Синода и патриарха вполне своевременен; 2) избрание нового синода не должно быть допущено; 3) всякий священник, сопротивляющийся изъятию церковных ценностей, должен быть отнесен к врагам народа и отправлен в наиболее пострадавшие от голода районы Поволжья <...>»38.

В Петрограде 76 священников и мирян были приговорены к заключению в лагерь, а четверо: митрополит Вениамин, очень популярный в народе, всегда стремившийся оградить Церковь от политики; архимандрит Сергий, избранный в 1917 году, бывший член Государственной думы; профессор Новицкий и адвокат Ковшаров – расстреляны*****. В Москве приговорили к заключению в лагерь 148 священников и мирян, а шестерых расстреляли. Патриарх Тихон был помещен под строгий надзор ГПУ в Донской монастырь в Москве.

_______________

***** Митрополит Вениамин недавно канонизирован Русской Православной Церковью (Прим. ред.)

Через несколько недель после этих судилищ, б июня 1922 года, начался грандиозный открытый судебный процесс, сообщения о котором появились в прессе еще 28 февраля (на следующий день после ареста 34 руководителей партии эсеров). Судили партию эсеров. Подсудимые обвинялись в том, что вели «активные контрреволюционные и террористические действия против советского правительства». Среди этих действий фигурировали такие, как покушение на Ленина 31 августа 1918 года и «политическое руководство» крестьянским восстанием в Тамбовской губернии. Согласно практике, получившей в дальнейшем широкое распространение на процессах 30-х годов, на скамье подсудимых находилась разношерстная группа: руководители партии, среди которых были 12 членов ЦК во главе с Абрамом Гоцем и Дмитрием Донским, и агенты-провокаторы, чья задача была изобличать товарищей по процессу и «исповедоваться в своих преступлениях». Этот процесс позволил также, как пишет Элен Каррер д'Энкос, опробовать следующую «методику обвинений: исходя из точно установленного факта, что с 1918 года эсеры были в оппозиции к большевистскому самодержавию, делается принципиальный вывод, что всякая оппозиция обязательно прибегает, как к последнему средству, к сотрудничеству с международной буржуазией»39.

В результате этой театрализованной пародии на суд, во время которой власти вывели на сцену многочисленные народные манифестации с требованиями смертной казни для «террористов», 11 руководителей партии эсеров были приговорены 7 августа 1922 года к «высшей мере». Но протесты международной общественности, мобилизованной русскими социалистами-эмигрантами, и опасения, что деревня, где еще жив был «эсеровский дух», опять забунтует, привели к тому, что исполнение приговора было приостановлено с условием, что партия эсеров прекратит свою «подпольно-конспиративную работу и вооруженную борьбу». В январе 1924 года смертные приговоры были заменены на пятилетнее заключение в лагерях. Однако никто из осужденных так и не вышел из этих лагерей на свободу. Все они погибли в середине 30-х годов, когда большевистское руководство уже не беспокоили ни протесты мировой общественности, ни возможность крестьянских волнений.

К процессу эсеров был подготовлен новый Уголовный кодекс, вступивший в действие 1 июня 1922 года. Ленин внимательно следил за разработкой этого кодекса, которому предстояло легализировать насилие по отношению к политическим противникам, ведь та быстрота расправы, которая оправдывалась гражданской войной, теперь официально не могла быть одобрена. Первые наброски, переданные Ленину, вызвали с его стороны замечания, которые он адресовал народному комиссару юстиции Курскому в письме от 15 мая 1922 года: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу) ко всем видам деятельности меньшевиков, эсеров и т.п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией»40. Через два дня Ленин снова обращается к Курскому: «Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса. <...> Основная мысль, надеюсь, ясна: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широко»41.

В соответствии с этими ленинскими инструкциями Уголовный кодекс определял контрреволюционное преступление как «всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских Советов, установленной пролетарской революцией», а также как всякое действие, представляющее собой «оказание каким бы то ни было способом помощи части международной буржуазии, активно враждебной коммунистической системе, идущей на смену капиталистической, и пытающейся свергнуть ее силой, военной интервенцией, блокадой, шпионажем, финансированием прессы и другими подобными средствами».

Приговор к смертной казни мог последовать не только за всякое действие (массовые волнения, мятеж, саботаж, шпионаж и т.п.), но и за подготовку к таким действиям. Даже «пропаганда, способствующая международной буржуазии», рассматривалась как контрреволюционное преступление, влекущее за собой лишение свободы «на срок не менее трех лет» или высылку за границу навсегда.

К мерам по легализации политического насилия можно отнести и внешнюю реорганизацию политической полиции, предпринятую в начале 1922 года. 6 февраля была упразднена ВЧК, на смену ей пришло ГПУ – Государственное политическое управление, подведомственное Наркомату внутренних дел. Изменилось только наименование – сфера деятельности и структура остались те же, ярко демонстрируя преемственность организации. Что же означала перемена этикетки? ВЧК была чрезвычайной комиссией, в самом этом названии подчеркивался временный характер ее существования и оправдание этого существования. ГПУ же указывало на то, что государство должно располагать нормальным, постоянно действующим институтом политического контроля и репрессий. За переменой наименования вырисовывались легализация и придание постоянного статуса террору как способу разрешения конфликтов между государством и обществом.

Одно из небывалых доселе положений нового Уголовного кодекса – изгнание навечно за пределы страны и немедленный расстрел в случае несанкционированного возвращения. Эта мера применялась в ходе грандиозной операции по высылке за границу начиная с осени 1922 года двухсот с лишним широко известных интеллектуалов, подозреваемых в оппозиции к большевизму, среди которых были все те, кто принимал участие в деятельности Всероссийского комитета помощи голодающим, ликвидированного 27 июля 1921 года.

19 мая 1922 года Ленин направляет Дзержинскому письмо, в котором излагает обширный план высылки за границу «писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». «Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим, – пишет Ленин. – Собрать совещание Мессинга, Манцева и еще кое-кого в Москве. Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг <...> Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей».

И Ленин показывает пример: «Вот... питерский журнал «Экономист»... Это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3 (только третьем!!! это nota bene!) напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку за границу.

Всё это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу»42.

С 22 мая специальная комиссия, в которую вошли Каменев, Курский и два заместителя Дзержинского, Уншлихт и Манцев, работала по поручению Политбюро над составлением списков интеллигентов для ареста и последующей высылки за границу. Первыми к высылке в июне 1922 года были намечены двое наиболее активных деятелей бывшего Комитета помощи голодающим – Сергей Прокопович и Екатерина Кускова. Первая группа, состоявшая из 160 известных общественных деятелей, философов, писателей, историков, профессоров университетов, арестованных 1б и 17 августа, в сентябре 1922 года была отправлена на немецком пароходе в вечное изгнание. Среди них были уже приобретшие мировую известность Николай Бердяев, Семен Франк, Николай Лосский, Лев Карсавин, Федор Степун, Сергей Трубецкой, Александр Изгоев, Иван Лапшин, Михаил Осоргин, Александр Кизеветтер... Каждый обязан был подписать документ, указывающий, что в случае возвращения в РСФСР он будет немедленно расстрелян. Каждому высылаемому позволялось взять с собой одно зимнее пальто, одно летнее, костюм, две смены нательного белья, две сорочки и две ночные рубашки, две пары кальсон, две пары обуви! Кроме этих личных вещей, каждый высылаемый имел право на вывоз суммы, не превышающей эквивалент 20 американских долларов.

Параллельно с этими высылками ГПУ продолжало регистрацию всех подозрительных представителей интеллигенции, не являвшихся столь крупными фигурами; они могли быть осуждены либо на административную высылку в «определенные местности РСФСР», узаконенную декретом ВЦИК от 10 августа 1922 года, либо на заключение в концентрационный лагерь. 5 сентября 1922 года Дзержинский пишет своему заместителю Уншлихту:

«Т. Уншлихт! У нас в области составления списков на интеллигенцию большое кустарничество. У нас нет с отъездом Агранова лица, достаточно компетентного, который этим делом занимался бы сейчас. Зарайский слишком мал для руководителя. Мне кажется, что дело не двинется, если не возьмет этого на себя сам т. Менжинский. <...>

Необходимо выработать план, постоянно коррегируя его и дополняя. Надо всю интеллигенцию разбить по группам.

Примерно

1) Беллетристы, 2) Публицисты и политики, 3) Экономисты (здесь необходимы подгруппы): а) финансисты; б) топливники; в) торговля; д) кооперация и т.д. 4) Техники (здесь тоже подгруппы): а) инженеры; б) агрономы; в) врачи – и т.д. 5) Профессора и преподаватели и т.д. и т.д.

Сведения должны собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по интеллигенции. На каждого интеллигента должно быть дело <...>.

Надо всегда помнить, что задачей нашего отдела должен быть не только арест или высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т.е. внесение в их ряды разложения и выдвигания тех, кто готов без оговорок поддержать Советскую власть»43.

Через несколько дней Ленин адресовал Сталину пространный меморандум, в котором с маниакальным смакованием подробностей перечислялись мероприятия по «окончательной очистке» России от всех социалистов, интеллигентов, либералов и других «господ»:

«К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т.п., я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас. Решено ли искоренить всех энесов? Пешехонова, Мякотина, Горнфельда? Петришева и других? По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее. То же Потресов, Изгоев и все сотрудники «Экономиста» (Озеров и многие, многие другие). Меньшевики Розанов (врач, хитрый), Вигдорчик (Микуло или как-то в этом роде), Любовь Николаевна Радченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Нарожков (надо его выслать; неисправим) <...>.

Комиссия под надзором Манцева, Мессинга должна представить списки и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго <...>.

Всех авторов «Дома литераторов», Питерской «Мысли». Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас «заграница». Чистить надо резко, быстро, не позже конца процесса эсеров.

Обратите внимание на литераторов в Питере {«Новая Русская Книга» № 4,1922, с. 37) и на список частных издательств (стр. 29). Это архи-важно!»44.
 

Примечания

1. В. Данилов, Т. Шанин, Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919-1921, Тамбов, 1994, с. 38-40.

2. РЦХИДНИ, 17/86/103/4; S. Singleton, The Tambov Revolt, «Slavic Review», № 3, 1966, p. 498-512; O. Radkey, The Unknown Civil War in Russia. A Study of the Green Movement in the Tambov Region, Stanford, 1976; O. Figes, Peasant Russia, Civil War, London, 1992.

3. В. Данилов, Т. Шанин, цит. соч., с. 63–64; Os. Radkey, op. cit., p. 122-126.

4. В.И. Ленин, ПСС, т. 51, с. 310.

5. М. Богданов, Разгром Западно-Сибирского кулацко-эсеровского мятежа, Тюмень, 1961.

6. РЦХИДНИ, 76/3/208/12.

7. Там же, 76/3/166/3.

8. V. Brovkin, Behind..., p. 392.

9. РЦХИДНИ, 76/3/167/23.

10. P. Avrich, La Tragedie de Cronstadt, Paris, Le Seuil, 1975, p. 153-183.

11. РЦХИДНИ, 76/3/167.

12. Кронштадт, 1921, документы, М., 1997, с. 15.

13. G. Leggett, op. cit., p. 328.

14. SA Malsagoff, An Island Hell: A Soviet Prison in the Far North, London, 1926, p. 45-46.

15. Кронштадт, 1921.., c. 367.

16. V. Brovkin, Behind., p. 400.

17.  A. Graziosi, At the Roots of Soviet Industrial Relations and Practices. Piatakov's Donbass in 1921, «Cahiers du Monde russe», vol. XXXVI (1–2), 1995 p. 95-138.

18. В. Данилов, Т. Шанин, цит. соч., с. 179–180.

19. Там же, с. 178–179-

20. Там же, с. 226–227.

21. ГАРФ, 393/89/182; 393/89/231; 393/89/295.

22. РЦХИДНИ, 5/2/244/1.

23. В. Данилов, Т. Шанин, с. 218.

24. Там же, 17/87/164; 76/3/237.

25. Там же, 17/87/296/35–36.

26. «Правда», 21 июля 1921 г.; М. Heller, Premier avertissement: un coup de fouet.L'histoire de I'expulsion des personnalites culturelles hors de I'Union Sovietique en 1922, «Cahiersdu Monde russeet sovietique», XX (2), avril–juin 1979, p. 131 – 172.

27.ГАРФ, 1064/1/1/33.

28. РЦХИДНИ, 2/1/26847.

29. Ленинский сборник, XXXVI, с. 287.

30. М. Heller, art. cit., p. 143.

31. Ibid., p. 148–149.

32. Ibid, p. 151.

33.  S. Adamets, Catastrophes demographiques enRussie sovietique en 1918– 1923 (These de Doctorat, EHESS, decembre 1995), p. 191.

34. А Беляков, Юность вождя, М., I960, с. 80–82, цит. по: М. Heller, art. cit., p. 134.

35. РЦХИДНИ, 2/1/22947/1-4.

36.  Русская Православная церковь и коммунистическое государство, 1917-1941, М.,1996, с. 69.

37. РЦХИДНИ, 17/3/284/9.

38. Там же, 5/2/48/36.

39. Н. Carrere d'Encausse, Le Malheurrusse. Essai sur le meurtre politique, Paris, Fayard, 1988, p. 400.

40. В.И. Ленин, ПСС, т. 45, с. 189-

41. Там же, с. 190.

42. Там же, т. 6, с. 265–266.

43. РЦХИДНИ, 76/3/303.

44. Там же, 2/2/1338.
 

Конец 5-й главы. Читайте продолжение, Глава 6. От передышки к великому перелому



На галоўную